Категорія: Інші автори

Когда строители Вавилонской Башни перестали понимать друг друга, строительство продолжалось. Никто не мог (и, разумеется, не хотел) брать на себя ответственность за прекращение работ по столь важному проекту. Трудности, понятно, возникли, и достаточно серьезные. О переводчиках, например, не могло быть и речи. На то, чтобы сформировалась сама концепция перевода, необходимо время. Не было, во всяком случае, сначала ни словарей, ни даже такого понятия, как словарь. Наихудшие, с производственной точки зрения, проблемы были связаны с отсутствием общепринятых обозначений для чисел. Пытались объясняться жестами, рисовали картинки. Это давало возможность худо-бедно продолжать строительство. К сожалению, исходные планы и чертежи стали непонятны, но опытные инженеры и мастера за долгие годы смогли многое запомнить и продолжали давать более-менее разумные указания рабочим, которые, в свою очередь, воспринимали эти указания более-менее правильно. Каждый конкретный участок кирпичной кладки был, в результате, более-менее ровным (или, по крайней мере, казался таковым). Разумеется, даже небольшие отклонения от проекта, в конце концов, должны были нарушить равновесие конструкции, однако гигантские размеры Башни надолго отсрочили неизбежное. Фактически, успело вырасти целое поколение строителей, которые воспринимали сложившиеся условия как единственно возможные и не очень верили рассказам стариков о прежних временах. Что касается богоборческой цели строительства, о ней и раньше не очень-то задумывались. Большинство, как всегда и везде, работало, чтобы обеспечить себя и своих близких пропитанием и избежать наказаний. Экономика почти наладилась, продукты подвозились исправно, хотя прежнего уровня потребления достичь так и не удалось до самой Катастрофы. Разумеется, не было недостатка в мрачных пророчествах, но каждое такое пророчество могло быть понятным лишь для сравнительно немногих и, отчасти, поэтому не имело никаких серьезных последствий. Когда кладка обрушилась по всей высоте чудовищной конструкции, и осколки кирпичей, перемешанные с фрагментами человеческих тел и обломками строительных механизмов, покрыли всю землю Вавилонскую и сделали ее надолго непригодной для жизни, это оказалось совершенно неожиданным для (немногочисленных, впрочем) уцелевших. К большому сожалению, совсем уж немногие из них смогли связать Катастрофу с давним Смешением языков, что в значительной степени ослабило педагогический эффект всего мероприятия.

(с) Михаил Иосифович Кацнельсон

Историю современной науки начинают обычно со связки Галилей – Ньютон. В действительности, для Ньютона куда важнее было сделанное не Галилеем, а Кеплером. “Математические начала натуральной философии” решают, главным образом, одну задачу – вывод законов Кеплера. Две вещи кажутся тут особенно важными.
1. Принято считать, что современная наука основана на эксперименте. До некоторой степени, это можно отнести к Галилею. Но не к Кеплеру. Законы Кеплера основаны на анализе результатов астрономических _наблюдений_. Методологическая разница между экспериментом и наблюдением огромна.
2. Сделанное Кеплером воспринимается как куда менее тривиальное, чем сделанное Галилеем. Достаточно представить себе, о чем идет речь. Наблюдения Тихо Браге (на которых основывался Кеплер), естественно, сообщают нечто о движении Марса, видимом с Земли. Догадаться, что переход от кругов к эллипсам, и только он, позволяет обойтись без эпициклов (причем, только поместив Солнце не в центр, а в фокус эллипса)… Это непостижимо.
Впрочем, второй пункт – возможно, результат аберрации. Сделанное Галилеем “очевидно”, потому что вошло в плоть и кровь современной культуры, это учат в школах, и т.п. Сделанное Кеплером (не “что”, а “как”) было отторгнуто, и именно поэтому выглядит почти непостижимым. Возможно, именно потому, что его подходы (в отличие от подхода Галилея) не были приспособлены для массового тиражирования в чужих головах.
“Идеи [Иоганна Кеплера] знаменуют важный промежуточный этап между прежним магико-символическим и современным количественно-математическим описанием природы. Многое из того, что позднее было критически отделено друг от друга, в те времена еще составляло единое целое, мировоззрение еще не делилось на религиозное и научное. Религиозные высказывания, почти математический символ Троицы, отдельные положения оптики того времени, серьезные достижения в теории зрения, в частности, указание на то, что сетчатка должна быть воспринимающим органом глаза — все это содержится в одной книге «Дополнение к Витело»… Кеплера восхищала старая пифагорейская идея о «музыке сфер», игравшая в его время немалую роль и в алхимии… У Кеплера планеты еще были живыми существами, наделенными индивидуальной душей… И все же отказ от представления об одушевленности материального мира у Кеплера уже начался… Хотя влияние Парацельса и его учеников на идеи Кеплера неоспоримо, все же естественнонаучное мышление Кеплера от магико-символического мышления алхимиков отличается настолько сильно, что известный в свое время алхимик и член ордена розенкрейцеров Флудд (1574—1637) открыл яростную полемику, выступив против основного труда Кеплера «Гармония мира»… Взгляды Флудда станут несколько понятнее, если мы укажем на их связь с общим, происходящим на протяжении всей истории разделением мыслителей на два класса, одни считают существенным количественные отношения между частями, другие, наоборот — качественную неделимость целого… Именно эта целостность составляет содержание идеи об аналогии между микрокосмом и макрокосмом. По-видимому, она отсутствует уже у Кеплера и полностью выпадает из картины мира классического естествознания” (В. Паули, Физические очерки, М.: Наука, 1975, С. 137—175).
“Со смертью Кеплера об его открытиях забывают. Даже мудрый Декарт ничего о них не знает. Галилей не счел нужным прочесть его книги. Только у Ньютона законы Кеплера обретают новую жизнь. Но Ньютона гармония уже не интересовала. У него были Уравнения. Пришли новые времена” (Ю. А. Данилов, Я. А. Смородинский, Иоганн Кеплер: от «Мистерии» до «Гармонии». Успехи Физ. Наук, 1973, Т. 109, С. 17).

20.08.2008 – физик-теоретик, доктор физико-математических наук Михаил Иосифович Кацнельсон

Когда физики учатся на физиков, они не проделывают бОльшую часть экспериментов, описанных в учебниках. Они верят авторитету – учебников, преподавателей, Нобелевских лауреатов, и т.п. Потом, постепенно, в процессе работы вырабатывают свое отношение к _части_ этих фактов. Основной массив информации так или иначе принимается на веру. Невозможно заниматься всем. “Физическая реальность” основана на доверии. Фальсификация научных данных поэтому – самое страшное преступление научного работника именно как научного работника. Она подрывает основы. Но есть и некоторые средство контроля: это конгруэнтость получающейся картины мира. Те “факты”, которые явно не стыкуются с основным массивом информации, будут отвергнуты. Хорошо это или плохо, но так вот устроен процесс познания.
В обычной ситуации наша повседневная, житейская картина мира строится похожим образом: что-то мы знаем из личного опыта, бесконечно больше – из книг, рассказов, фильмов, кому-то и чему-то мы верим больше, кому-то меньше… “факты”, не укладывающиеся в нашу картину мира, отторгаются. Естественно, некоторые отвергают такие факты с порога без размышлений, некоторые сначала вертят их так и сяк, иногда находят способ пристроить их неочевидным образом – в результате их картина мира обогащается и расширяется. Способных на такое расширение мы называем “умными”.
Но в критических ситуациях на нас льется поток информации, состоящей из взаимоисключающих утверждений. Более того, в отличие от науки, в общественной жизни можно и должно предполагать, что бОльшая часть фактов злонамеренно искажена в чьих-то интересах. Ценность всей этой информации поэтому нулевая. Она ни во что не складывается. Какие-то “факты” прилепляются к каким-то готовым “мировоззрениям” по принципу химического сродства. Разные факты – к разным мировоззрениям. Остальные игнорируются. _Никого ни в чем нельзя переубедить_. Люди смотрят на фотографию зебры и, с полной убежденностью, один говорит – это животное белое (потому что его мировоззрение не допускает существования черного, он черное поэтому в упор не видит), другой – это животное черное (симметричная ситуация).
“Ум” здесь тоже не помогает, так как поток информации слишком велик, и скорость, с которой добавляются новые “факты”, существенно превышает скорость их обдумывания.
Отличие с наукой лишь в том, что для значительной части людей, поставляющих “факты”, умышленное вранье в порядке вещей. Что делает попытки разобраться в чем бы то ни было заведомо обреченными на неудачу.
И вы все еще верите в существование “реальности”?

14.08.2008 – физик-теоретик, доктор физико-математических наук Михаил Иосифович Кацнельсон

Тем, что она исходит из иллюзии (и поддерживает эту иллюзию): лженаука процветает потому, что люди не понимают, что она лже. Им нужно объяснить, и они поймут. И тогда не будут тратить деньги на гравицапы, торсионные поля, сами-знаете-чьи фильтры, и т.п.
В то время как реальная проблема состоит в том, что людям, принимающим решения, и обществу в целом, глубоко похрен, лже эта наука или не лже, а решения о распределении денег и поддержке/неподдержке чего и кого бы то ни было принимаются из соображений, никакого отношения к истинности и ложности тех или иных квазинаучных высказываний не имеющих.
Ну не может быть такого, чтобы в целом правда и ложь оказались полностью заменены соображениями выгоды и удобства, а вот для научных утверждений делалось исключение.

01.08.2011 – физик-теоретик, доктор физико-математических наук Михаил Иосифович Кацнельсон

Один из самых, на мой взгляд, интересных вопросов современной науки – это природа сложного (в этот момент принято закатывать глаза и произносить “синергетика” и “Пригожин”; я согласен, что тексты Пригожина наводят на мысли, только, по слову классика, неизвестно, на какие; а что такое синергетика, прочитавши то и се, просто не понимаю). По Колмогорову, сложность определяется через длину минимального описания. Иными словами, если заданы две последовательности: 110100000101001111111100…. и 10101010… – вторая проще, т.к. может быть описана рецептом “10, повторять”, а в первой закономерности нет или, по крайней мере, она не видна, так что последовательность нужно описывать полностью, как она есть. Структура кристалла, получающаяся повторением небольшой группы атомов, проще структуры стекла. В то же время, это определение не различает “случайную” и “содержательную” сложность (оно, также, не вполне конструктивно, т.к. крайне трудно, или невозможно, доказать, что данное описание является минимальным, и что нет способа сказать то же самое, но короче). Максимальная сложность, если говорить о полном описании, будет, по определению, у случайной последовательности. Это, однако, не соответствует интуитивному пониманию сложности, т.к. полное описание обычно несущественно: пятно на стене останется пятном на стене, если его форма чуть изменится. Как же отличить сложность кляксы от сложности картины Вермеера и сложность случайной цифровой последовательности от сложности “Евгения Онегина”? Возможный ответ – “содержательная” сложность задается через набор эталонных образцов, через сравнение с этим набором. Предельно грубо – так… на Пушкина не похоже, на Державина не похоже, на Некрасова не похоже… значит, это не стихи, а набор слов. Что говорите? Хлебников? ОК, добавляем в набор эталонов, объявляем поэзией, и впредь все, похожее на Хлебникова, тоже будем считать стихами. Договорились?
В этом задача “культурных памятников”, музеев, “классики”. Как физика невозможна без метрологии (а измерение в физике есть, по определению, сравнение с эталоном), искусство, и культура вообще, невозможны без набора образцов, которые объясняют лучше любых формальных определений – это культура, а это нет. Культ классики, культ подлинников, тем самым, не блажь. К эталонам и должно быть крайне бережное отношение – хранить в особых условиях, поддерживать постоянную температуру, и т.п.

17.07.2008 – физик-теоретик, доктор физико-математических наук Михаил Иосифович Кацнельсон