Убийца кораблей

Джон Прист был одним из 150 кочегаров на «Титанике» (кораблю требовалось более 600 тонн угля в день). Присту невероятно повезло – он выжил, хотя получил сильное обморожение (кочегары работали в шортах и жилетках)

За год до этого Прист работал кочегаром на близнеце «Титаника» – «Олимпике». Но «Олимпик» тогда столкнулся с крейсером «Хоук». Этот инцидент вошел во все учебники – причиной столкновения стало «присасывание судов».

А еще перед этим Джон Прист работал на корабле «Астурия», чей первый же рейс тоже закончился столкновением.

После начала Первой Мировой Прист нанялся кочегаром на вооруженное торговое судно «Алькантара». В феврале 1916 года немецкий пароход «Greif», превращенный в рейдер и замаскированный под норвежский корабль, приблизился к «Алькантара» и открыл огонь. Произошло короткое сражение, в результате которого оба корабля затонули (один из снарядов «Алькантара» попал в склад боеприпасов на немецком рейдере). Погибло 72 британских и 187 немецких моряков, а Прист опять выжил, хотя и получил несколько осколков.

Прист начал работать на «Британике» – третьем трансатлантическом лайнере класса «Олимпик» (как «Титаник» и «Олимпик»). «Британник» не совершил ни единого коммерческого рейса. Он был переоборудован под госпитальное судно Его Величества. 21 ноября 1916 года корабль подорвался на немецкой мине и затонул втрое быстрее, чем «Титаник» только потому, что одна из переборок была повреждена, одна из дверей в переборке не закрылась и медсестры проветривали каюты открыв иллюминаторы, через которые попала вода. Две спасательные шлюпки были спущены на воду раньше времени и попали под вращающиеся винты корабля. 30 человек погибли, а Прист снова выжил.

Следующим кораблем, на который попал Прист, было госпитальное судно «Донегал». 17 апреля 1917 года в проливе Ла-Манш его потопила немецкая подводная лодка UC-21. Это была очень результативная лодка, потопившая торпедами и минами 100 кораблей союзников за 11 рейдов.

Как позже рассказывал Прист, он остался без работы на море – никто не хотел плыть с ним.
Он умер от пневмонии в 1937 году.

На двух лошадях сразу? Седалища не хватит

Неоднократно обсуждалась тема взаимодействия профессиональных комьюнити с обществом в целом. Отношение у меня к этим вопросам не устоявшееся. Конечно, хочется защититься от профанов и предоставить самим ученым решать, чем им заниматься. Но одна вещь, кажется, недостаточно подчеркивается во всех этих обсуждениях. Нельзя быть немножко беременным. Или-или. Или, как в “Игре в Бисер” – заповедник “чистой духовности”, тщательно отделенный от политики, бизнеса, средств массовой информации, и т.д., и т.п. Или – жесткий общественный контроль за наукой, со всеми его неприятными особенностями. Наука, претендующая на роль в управлении обществом и оставленная при этом без присмотра, просто опасна.
Мы обычно говорим о недостатке уважения к науке со стороны властей как о главной проблеме. Но уважение к науке, при полном отсутствии реальных знаний и понимания, много хуже. Скоро мы будем строить вдоль государственной границы стену для защиты от враждебных электронов (несмотря на принцип тождественности микрочастиц, утверждающий, что все электроны строго одинаковы), тратить половину государственных доходов на борьбу с превращением Солнца в черную дыру, переводить энергетику и транспорт на торсионные поля, и т.д., и т.п. И не надо мне объяснять, что торсионные поля – это не наука, я в курсе. Важно, чтобы это понимали люди, принимающие решения. К большому несчастью, официальная наука сильно скомпрометировала себя и в глазах общественного мнения, и в глазах властей. А вера в науку как в “колдовство, которое действует” (вряд ли, впрочем, эти ребята читали даже Воннегута), осталась. Я не думаю, например, что с нанотехнологиями – это только цинизм и только стремление чего-нибудь распилить. Тем более, слава Богу, это не торсионные поля. Если не nanotechnology, то, по крайней мере, nanoscience реально существует. Но при отсутствии открытых и честных дискуссий и в самом научном комьюнити, и в обществе в целом, ничего хорошего получиться из этого не может.
(с) физик-теоретик, доктор физико-математических наук Михаил Иосифович Кацнельсон

Коротко про етику (українському мордокнижжю присвячується)

В етиці (науці про мораль) я бачу три основних проблеми:
1) Що може і що не може розглядатися із позиції моралі?
2) Хто може і хто не може робити моральні судження?
3) Що робити в ситуації етичної дилеми (невизначеності)?
Для будь якої речі у Всесвіті головним законом є виживання. Способів вижити є дуже багато. Хтось прагне індивідуальної стійкості, хтось бере кількістю, хтось гнучкістю, а хтось співпрацею. Для складної співпраці потрібні правила, які регулюють відносини (напр. між людьми в суспільстві). Це і є сфера дії етики. Частина із цих правил успадковується генетично, а частину ми набуваємо в процесі життя. Набуті правила часом встають в конфронтацію із успадкованими. Оце змагання прифронтальної кори із рештою мозку і є моральним вибором. До цього слід додати, що у різних людей різний соціальний досвід. Тож, часом більш загальні моральні закони можуть конфліктувати із своїми аналогами в меншій групі. Наприклад, дитина вихована в середовищі злодіїв, матиме мораль, яка відрізнятиметься від тієї, що є в «великому» світі. А ще додам, з різних причин, в тому числі генетичних, фізіологічних чи психологічних у деяких людей поріг фронтальної кори низький. Вони фізіологічно не здатні опиратися інстинктивним поривам. Гени пальцем не поправиш. Не ставте клептократа завскладом, соціопата вихователем, а клоуна президентом – не буде проблем із мораллю та безпекою. Там, де можна лікувати – лікуймо, де коригувати – коригуймо, але не можна сліпого призначати водієм автобуса, лише із страху бути звинуваченим у дискримінації.
Оскільки, мораль – це спосіб соціуму адаптуватися до умов середовища, то його зміни призводять до зміни моралі. Немає єдиної і універсальної моралі для усього світу на усі часи. Релігія і політика стверджує протилежне, але вони брешуть. Тому, аналізуючи вчинки, які відбуваються десь і колись, ми маємо оцінювати, як це сприяє виживанню або прогресу соціуму, а не наскільки це відповідає нашому місцю, часу чи світогляду. Це є перша моральна дилема. А ще, вплив поведінки людини на процвітання соціуму може носити як прямий так і опосередкований (відтермінований) характер. Часто ми не можемо оцінити моральність, тому що час іще не настав. Це є друга моральна дилема.
Третя моральна дилема взуває перші дві – розділення сфери особистого і суспільного. Особисте не підлягає розгляду із позиції етики, але суспільство настільки динамічне і складне, що провести межу майже не можливо. Лозунг «моє діло – моє тіло» – це пояс Кайдашихи. Спробуйте визначити де закінчується моє, а де починається суспільне. Ось вам простий приклад. Вулицею ізраїльського містечка, жінка тягне вередуючу дитину. Її терпець увірвався і дитина відхвачує по попі. До неї підскакує перехожа:
– Яке ви маєте право бити дитину?!
– Яке ваше діло?! Це моя дитина!
– Ви вдарили не вашу дитину, ви вдарили громадянина Ізраїлю!
Я не запитую вас про те, чи можна вдарити дитину. Я запитую про те, чи має суспільство втручатися в відносини мами і дитини? Як і коли? Що таке дитина? Це з точки зору біології напівавтономна брунька материнського організму. Згадайте скільки років мами кажуть «ми покушали», «ми покакали». «Її тіло – її діло?». «А ви її носили, а ви її родили, а ви її ростили?» – скажуть матері. Де провести межу між правом матері на дитину і правом суспільства на свого громадянина?
Зменшимо градус – поговоримо про секс. Наскільки суспільство може втручатися в статеві стосунки? Не поспішайте казати ні на скільки, бо є зґвалтування і розбещення. Для себе я вибрав три правила: «секс має бути добровільним, усвідомленим і безпечним». Та чи мої правила є універсаліями? А як щодо полігамії, дошлюбного сексу і подружньої зради? Є загальноприйняті норми але між загальноприйнятим та істинним прірва розміром у Всесвіт. Часто цими трьома правилами не обійтися. Тож чи є за їх межами об’єкти етики?
А тепер знову підвищимо градус дискусії – поговоримо про борщ. То квасолю кидати чи ні? З одного боку, що б не їла людина – це не є соціальною проблемою. Навіть, якщо вона їсть кажанів чи інших людей. Головне, щоб вона не полювала на людей заради їжі і щоб кажани не були в ЧКУ. Із іншого боку поява кошерної їжі – це був один із способів врятувати ізраїльський народ від знищення через релігійну і культурну асиміляцію. То чи можуть бути моральні табу щодо їжі?
Перейдемо до другого питання – хто має право робити моральні судження? Оскільки, я і так написав багато букв, то скажу коротко – усі. Кожен член суспільства має право (а можливо і обов’язок) на етичний аналіз відносин між іншими членами в зрізі впливу на виживання цього суспільства. Ви ж не скажете, що я не маю права засуджувати вбивцю, тільки тому, що я не вбивав, або, що мене не вбили? То чому в інших випадках можна запроваджувати дискримінацію за віком, освітою, статтю, життєвим досвідом чи політичними переконаннями. Кожен має право аналізувати всіх і бути проаналізованим усіма. Але..
Але розв’язання моральних дилем завжди носитиме ймовірнісний характер. Відповідь залежатиме від часу, місця і обставин, але ніколи не буде точною. Соціальна наука має стати справжньою наукою і об’єктивно, без хайпу і бажання сподобатися натовпу навіжених мавп, розглядати відносини між людьми в розрізі їхнього впливу на виживання суспільства. Вона має уточняти межі між особистим та суспільним, визначати сферу відмежування моралі, будувати прогнози… Опираючись на вищесказане, я вважаю аморальною тенденцію українського мордокнижжя виключати прифронтальну кору і, видушуючи гормони до останньої краплинки, вести смертельний бій за межу, яку апріорі не можна встановити. Учіться в нас екосистемологів: між екосистемами завжди є екотон – зона, де ще не почалася одна із них та не закінчилася інша.
(c) Іван Хомяк

Причины игнорирования научных рекомендаций в отношении наркотиков

Исследователь британского Ливерпульского университета Ghaith Aljayyoussi обращается к теме сложных взаимоотношений между данными науки и политикой в отношении наркотиков.

В своем материале на сайте The Conversation он пишет: “Несколько лет назад David Nutt, наряду с многими другими ведущими учеными, опубликовал исследование https://www.thelancet.com/journals/lancet/article/PIIS0140-6736(10)61462-6/abstract, которое показало, что общий вред от некоторых разрешенных наркотиков, например, алкоголя и табака, намного превышает вред от некоторых запрещенных наркотиков, напр., конопли, экстази и ЛСД, и даже вред от героина и кокаина.
Конечно, эти ведущие ученые были правы, но политики продолжают игнорировать научные рекомендации, а общество продолжает в значительной мере довольствоваться и существующим законодательством в области наркотиков.

Вот три фактора, которые могут объяснить данный парадокс.

Капитализм и классовый фактор –
Noam Chomsky предложил интересные аргументы, объясняющие, как капитализм и классы формируют правовой статус наркотиков.

Так, например, конопля – это растение, которое легко можно вырастить у себя во дворе, т.е. его не так легко коммерциализировать с целью извлечения прибыли. А вот табак требует промышленных технологий, а потому очень подходит для коммерциализации. Аналогичным образом высококачественный алкоголь, будь то хорошее вино или бутылка приличного виски, не произведешь в домашних условиях. Можно возразить, что опыт последних лет в США по легализации конопли показал, что эту сферу можно успешно коммерциализировать, но не следует забывать, что именно коммерциализация этого растения была одним из основных аргументов легализации конопли во многих штатах США.

Политика в отношении наркотиков может также выступать в качестве орудия для “социальных чисток”. Правительство может запретить наркотики, связываемые с бедным людом, например коноплю. Это удовлетворит общую цель элиты по селективной изоляции низких классов. Например правительства могут не любить бездомных, и тогда законодательный запрет конопли даст основание избавиться от них. В 20-е годы прошлого века во время запрета на алкоголь в США правительство сделало исключение для виски – более дорогого алкогольного напитка, который можно было купить по рецепту от врача. Это гарантировало закрытие доступа к алкоголю для бедных и возможность его легального приобретения для элиты.

Слабое понимание рисков –
Мы склонны избыточно реагировать на непосредственные угрозы, и недостаточно реагировать на угрозы отдаленные. Это хорошо известный феномен, который был описан Daniel Gilbert из Гарвардского университета. Человек обычно воспринимает 14% риск развития рака легких от табака как более низкий, по сравнению с 0,01% шансом немедленной смерти от передозировки рекреационным наркотиком, например, экстази. Хотя с точки зрения статистики, вероятность умереть от табака в тысячу раз выше вероятности смерти от экстази.

Путаница между действием и токсичностью –
Мы склонны считать, что чем очевиднее психологический эффект наркотика, тем больший риск он представляет. Миллионы лет эволюции приучили нас связывать внезапные и необычные психологические изменения с чувством страха. Необычные психические состояния выполняют эволюционную функцию: они предупреждают нас, что что-то не так.
Эффект алкоголя и табака – более тонкий и постепенный, по сравнению, скажем, с ЛСД. ЛСД – одно из самых безопасных психоактивных веществ, но его воздействие очень глубокое и сильное. При этом трудно осознать, что вызываемая ЛСД экстремальная ментальная трансформация не связана с его воздействием на ваше здоровье. Дело в том, что эта перемена является прямым результатом безопасной модификации в уровнях нейротрансмиттеров мозга, а не опосредованным изменением, связанным с нарушением физиологической функции”.

Эпистемологически самопровозглашенные д’Артаньяны

1) Вообще, ничего _морально_ неприемлемого в позиции “все говно, а я д’Артаньян”, нет (применяется ли она со стороны естественников и математиков по отношению к гуманитариям или в обратном направлении). Никто не обязан любить всех.
2) А вот эпистемологически самопровозглашенные д’Артаньяны лишают себя возможности поумнеть.
Это не грех, если человек заявляет “Я считаю, все гуманитарии идиоты”. Если он _действительно_ так считает. Это ведь утверждение не о гуманитариях, а о человеке. Ну, а я вот например считаю, что Андрей Тарковский – так себе режиссер (а Арсений Тарковский – великий поэт). Это утверждение обо мне, ну вот такой у меня вкус (или отсутствие вкуса). Тарковских от этого не убудет и не прибудет. Так что неправильно людей стыдить – как вы можете не уважать гуманитариев, или как вы можете не уважать математиков. Про это п.6.
А п.2 – это про то, что _полезно_ время от времени вставать на голову. Ну, то что Кастанеда называл “сдвигать точку сборки”. И это лучше всего достигается не грибами и прочей пакостью, а знакомством с максимально непривычным тебе способом мышления. Я вот в свое время читал не только (к примеру) Лосева и Флоренского, респектабельных все же философов, но и Генона и (про) Гуржиева, где респектабельностью и не пахнет. И это было _очень_ полезно. Но не хочешь (или не можешь) – не читай. Твое дело. Никто не обязан умнеть через не могу.
Но при этом как-то вот нет понимания, что и естественников (а также математиков) безапелляционные суждения о том, чего они просто не понимают (в силу невежества, если уж называть вещи своими именами) тоже не украшают. Например, они знают слово “энергия” (в смысле – определенный интеграл движения, гамильтониан в консервативной системе), но им просто не приходит в голову, что когда философ или богослов рассуждает о “нетварных энергиях” – это может быть умно или глупо, правильно или неправильно, но это _не_ про гамильтониан совсем. В общем, как найти площадь Ленина? – Умножить длину Ленина на ширину Ленина. А что такое божественная сила? – Это произведение божественной массы на (небожественное, чтоб размерность не нарушать) ускорение. Только не как анекдот, а совершенно всерьез.
(с) физик-теоретик, доктор физико-математических наук Михаил Иосифович Кацнельсон

Лучше делать, чем делать лучше

Пишут что однажды, в классе гончарного мастерства учитель разбил учеников на две группы. Одной он дал задание лепить горшки «на вес». Пятерку получит тот, кто вылепит 50 фунтов горшков, четверку – кто вылепит 40 фунтов горшков и так далее.

У второй группы было задание вылепить один горшок, но качественный. Оценку они получали по качеству вылепленного горшка.

На подведении итогов выяснилась забавная вещь. Самые качественные горшки среди всех учеников получились не у той группы, которая работала на качество, а у той группы, которая работала на количество. Они старались сделать побольше и учились в процессе на своих ошибках. Те же, кто заботился о качестве, провели много времени в теоретизировании на тему того, что же такое «совершенный» горшок, но результат получился у них так себе.

Получается что-то хорошее у тех, кто начал делать и продолжает делать. А не у тех, кто вечно обсуждает планы захвата мира.

Пример взят из книги «Art & Fear» by David Bayles and Ted Orland.

Что дурного в концепции “атлантов”?

Что такого дурного в концепции “атлантов”? Разве нет гениальных предпринимателей, которые двигают прогресс? Так вот, предприниматели есть, а атлантов – нет. Авторство термина принадлежит Айн Рэнд, написавшей когда-то комплект детско-юношеской литературы, через которую самые маленькие жители стран третьего мира познают понятие “рынок”. Это не шутка – продажи книги “Атлант расправил плечи” зашкаливают в Индии.

Сюжет Рэнд – типичное the best and the rest. Герои (предприниматели, изобретатели и т.д.) умны и красивы, одарены примерно во всем. Злодеи (социалисты, бюрократы и т.д.) – уродливы и наделены всеми пороками сразу. Когда герои уходят в ущелье Голта – в обществе наступает коллапс, ведь ушли лучшие! По сути это идея фундаментальной социальной иерархии. Но в действительности все устроено иначе (лучше всего об этом писал Фридрих Хайек). Рынок – это перманентный процесс открытия. Особенно заметно это на примере инноваций: венчурный инвестор или стартапер заранее не знают выстрелит ли проект, ведь они пытаются угадать потребности людей, о которых сами люди еще не знают. Гейтс, Джобс или Цукерберг сделали ставку и выиграли. Но значит ли это, что они фундаментально лучше конкурентов, прогоревших на буме доткомов (если не брать откровенное жулье)?

Важный элемент рыночного успеха – это удача. В погоне за прибылью люди ищут новые продукты, технологии и решения и, если повезет, натыкаются на них. Затем эти новые технологии копируют другие. И цикл повторяется вновь – экономист Йозеф Шумпетер назвал это “созидательным разрушением”. Отбор здесь и впрямь происходит – только это не отбор “лучших людей”, а отбор лучших идей, практик, технологий. Это отличает рынок от иерархических систем, где всегда есть выигравшие и проигравшие люди. Рынок может отбраковать идею, но он не ставит клеймо на человеке. За каждой историей предпринимательского успеха стоят еще более длинные истории факапов.

Почему рэндовские представления популярны в Индии понятно – тысячелетия кастовой культуры даром мне проходят. Но и в России та же история. Российская образованная публика зачастую убеждена, что народ – немытое быдло (всех мытых то ли выкосили в ВОВ, то ли выслали еще на философском пароходе). Поэтому всякая идеология здесь – хоть “социализм”, хоть “капитализм” – обречена покоиться на идее священной иерархии. Социализм непременно будет государственным и номенклатурным, с капитализмом сложнее – ведь он предполагает равноправие. Здесь-то на помощь и приходят истории про могучих атлантов, возвышающихся на фоне безликой серой массы. Не даром такие воззрения особенно популярны среди постсоветского олигархического жулья.

По материалам “Киты плывут на вписку с ЛСД”

Зефирный тест

Классическая история из мира экспериментальной психологи это так называемый “зефирный тест” проведённый Уолтером Мишелем в конце 1960-х годов.

Дети в взрасте от четырех до шести лет были помещены в комнату без родителя (он сидел в соседней комнате и смотрел через зеркало Гезелла). На столе стояла тарелка с зефиркой. Каждому ребёнку было сказано, что, если он сможет выдержать 15 минут, не съев, то он получит еще одну. Затем его оставляли одного в комнате наедине с зефиром.
Часть детей выбирала съесть быстро (корреляция с возрастом была очевидна – чем младше, тем скорее хватали), другие же не могли совладать с искушением после минут борьбы с собой тоже съедали, а часть терпеливо ждали и в конце концов получили 2 зефирки.
То есть это история про то, что выбирать – краткосрочные, но маленькие или отсроченные, но большие вознаграждения.

Последующие исследования этих людей во взрослом возрасте показали связь между способностью ждать и терпеть для получения второго лакомства, и разными формами жизненного успеха, образования, дохода (то есть как бы сила воли коррелирует с успехом).

В новом эксперименте на выборке из 900 детей не подтвердили выводы из оригинального исследования – дело оказалось не в силе воли, импульсивности, терпении и пр.

А дело оказалось в исходном уровне благополучия семей в которых жили дети. Бедность побуждает людей выбирать краткосрочные, а не долгосрочные награды.
Маленькие радости, особенно те которые есть сегодня и прямо сейчас может сделать жизнь более терпимой – являются более привлекательным выбором.
Особенно на фоне того, что никаких гарантий получения большего вознаграждения и радостей в будущем нет. А дети из более богатых семей выбирают отсроченные, но большие вознаграждения ибо они уверены что в будущем у них все будет хорошо и ещё лучше.

Собственно это история в том числе и про наркотики и сильную связь последних с бедностью и нищетой. Почему так сложно их бросить?

“Бросающий” выбирает не между краткосрочным, маленьким удовольствием или отсроченным, но большим вознаграждением.
А между маленькими, но надёжным удовольствием и Ничем. Отказ не приносит удовольствия и почти ничего не даёт такому человеку. Ибо будущее в мире индивида бедного и зависимого – не то место из которого приходит счастье.

Источник http://journals.sagepub.com/doi/abs/10.1177/0956797618761661

По материалам “Клинический психоанализ”

История, которую, якобы, любил рассказывать друзьям Капабланка

Однажды я участвовал в турнире в Германии, когда ко мне подошел мужчина. Решив, что ему нужен всего лишь автограф, я потянулся за ручкой, но тут мужчина сделал поразительное заявление… «Я решил шахматы!» Я стал благоразумно отступать, на случай, если мужчина был столь же опасен, сколь и безумен, но он продолжил: «Спорим на 50 марок, что если вы пойдете со мной в мой гостиничный номер, я смогу это доказать». Что же, 50 марок есть 50 марок, так что я решил быть снисходительным, и проводил мужчину к его номеру.

Оказавшись в номере, он уселся за шахматную доску. «Я все понял, белые ставят мат на 12 ходу независимо ни от чего». Я играл черными возможно чересчур осторожно, но обнаружил, к своему ужасу, что белые фигуры координируются как–то странно, и что я получу мат на 12 ходу!

Я попробовал снова, разыграв на этот раз совершенно иной дебют, из которого в принципе невозможно было попасть в такое положение, но после серии очень странно выглядящих ходов, я снова обнаружил своего короля окруженным, и мат должен был прийтись на 12 ход. Я попросил мужчину подождать, а сам сбегал вниз и позвал Эммануэля Ласкера, который был чемпионом мира до меня.

Он был настроен крайне скептично, но согласился хотя бы придти и сыграть. По пути мы наткнулись на Алехина, который был текущим чемпионом мира, и вот все трое мы вернулись в тот номер.

Ласкер не рисковал, но играл настолько осторожно, насколько это вообще возможно, и тем не менее, после причудливой, бессмысленно выглядящей серии маневров, обнаружил себя зажатым в матовой сети, из которой не было выхода. Алехин тоже попробовал, но опять же не преуспел.

Это был какой–то кошмар! Вот они мы, лучшие игроки в мире, люди, посвятившие все свои жизни игре, и вот теперь все кончено! Турниры, состязания, все — шахматы решены, белые побеждают..

Тут один из друзей Капабланки вмешивается, со словами: «Погодите минутку, я никогда ни о чем таком не слышал! И что случилось дальше?»

— Как что, мы его убили, конечно!

Семь основных сюжетов: почему мы рассказываем истории

Кристофер Букер в своей книге «The Seven Basic Plots: Why We Tell Stories» (“Семь основных сюжетов: почему мы рассказываем истории”) описал семь базовых сюжетов, на основе которых, по его мнению, написаны все книги в мире.
1. «Из грязи в князи» – название говорит само за себя, самый яркий пример, знакомый всем с детства – Золушка. Герои – обыкновенные люди, открывающие в себе что-то необычное, благодаря собственным усилиям или по стечению обстоятельств оказывающиеся «на вершине».

2. «Приключение» – трудное путешествие в поисках труднодостижимой цели. По мнению Букера, сюда попадают и Одиссей, и Ясон, кроме того, в эту категорию попадают и «Копи царя Соломона», и «Вокруг света за восемьдесят дней».

3. «Туда и обратно». В основе сюжета попытки героя, вырванного из привычного мира, вернуться домой. Это и «Робинзон Крузо», и «Алиса в зазеркалье», и многие другие.

4. «Комедия» – Это не просто общий термин, это определенный вид сюжета, который развивается по собственным правилам. В эту категорию попадают все романы Джейн Остин.

5. «Трагедия» – кульминацией является гибель главного героя из-за каких либо недостатков характера, обычно любовной страсти или жажды власти. Это, прежде всего, «Макбет», «Король Лир» и «Фауст».

6. «Воскресение» – герой находится под властью проклятия или темных сил, и из этого состояния его выводит чудо. Яркий пример этого сюжета также знаком всем с детства – Спящая красавица, пробужденная поцелуем принца.

7. «Победа над чудовищем» – из названия ясно, в чем заключается сюжет – герой сражается с монстром, побеждает его и получает «приз» – сокровища или любовь. Примеры: Дракула, Давид и Голиаф.

По материалам “Клинический психоанализ”

1 5 6 7 8 9 12