Владимир Греков. Новоселье

Случилось так, что на какое-то время я выпал из жизни моего хорошего друга Славки Савушкина и не имел решительно никакого представления о том, чем тот занимался последние… ну, скажем, годика два. И вдруг он позвонил мне – а надо сказать, я своим старым номером очень дорожу и не меняю даже вместе с телефоном, – так вот, он позвонил мне и так запросто, будто мы с ним общались всего пять минут тому, пригласил на новоселье. Ритка моя собиралась к подруге на какое-то там суаре, вследствие чего с легкой душой отпустила меня (мы все старые университетские товарищи, никаких проблем). Ну и предупредила, мол, утром чтобы был, как огурчик и с цветами.
Ну, это обычай у нас такой – весной утром субботы цветы домой притаскиваю. Именно весной и именно субботами, непременно до того, как благоверная протрёт ясны глазыньки. Все смеются, а нам приятно. Да бросьте, будто у вас своих заморочек таких не было, в двадцать то восемь лет.

Итак, как вы поняли, была пятница, около шести часов. Протрясшись в неудобном «Богдане» незабываемых полчаса, я кое-как нашел указанный адрес, был впущен милосердной дамой у подъезда и вознесся на самый что ни на есть пятый этаж, в лары и пенаты Славки.
Мой добрый приятель за прошедшие годы изменился мало, разве что немного прибавил в весе, но глаза живо блестели на круглом лице, как изюм в куличе. Он очень мне обрадовался, из чего мне стало вдруг понятно, что по какой-то странной причине зван был я один. Наверное, неловко себя чувствует, сообразил я, вспомнив некоторые детали происшествия, приведшего к нашей разлуке. А может, просто хочет, чтобы я помог ему диван переставить, пожал я мысленно плечами и, обняв Савушкина, вступил в коридор.
Я как-то сразу сообразил, почему Славичек улыбался в трубку, произнося слово «новоселье». Как правило, люди под словом «зван на новоселье» понимают квартиру с иголочки, радушных хозяев, стол ломится от блюд, напитки рекой, музыка и веселье.
Нет, не то, чтобы этого всего не было. Но все было как-то извращенно. Впрочем, давайте по порядку.
Квартира таки была с иголочки, как доложил мне в коридоре Славик, пока я расшнуровывал высокие военные ботинки, «куплена неделю назад». Он стоял, в майке и заляпанных известью шортах, с намечающимся брюшком, которое обычно проклевывается у мужиков к тридцати годам, невзирая на все ухищрения, пилатес и фитнесс. В общем, майка опасно натягивалась, на что я не преминул обратить его внимание, ткнув кулаком. Он философски пожал плечами – мол, все там будем, и жестом фокусника из-за спины выдал мне пару пластиковых тапок, которые оказались велики даже мне с моим-то сорок шестым! Тапки были ярко-красные, глянцевые, и мне в первый момент показалось, что у меня вместо ног два деформированных помидора. Сам Славка был обут в такие же чудовищные опорки, только у него были два симпатичных маленьких баклажанчика.
А я-то, дурак, думал, диван буду таскать! Коридор был просторен, в принципе, за счет полного отсутствия мебели. Ободранные до штукатурки стены кое-где щерились документальными отрывками эпохи перестройки: «Указом Президента СССР от …», ближе к повороту на кухню уходя в застой «Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич». Сам бровастенький Ильич взирал на нас с умилением прямо возле дверного проема на кухню – видно, постеснялся Славка важной персоны, когда обои уничтожал.
Та же картина наблюдалась во всех двух комнатах – пустота, сиротливые кучки строительного мусора – «основное повыносил», пояснил хозяин, – пара колченогих стульев. Сами комнаты были просторны – зал, пожалуй, метров восемнадцать, и комната двенадцать – да что я вам рассказываю, будто вы хрущевок не видали! Окна, заклеенные той самой желтоватой бумагой, из детства, выходили во двор, где от ветра меланхолично колыхались качели и молоденький тополь. «Будет пуха на балконе, ужас» – посетовал Славка.
Особняком у стены гордо раздувал невообразимые бока замечательный надувной матрац канареечного цвета. На таких матрацах куда как удобно пересекать вплавь нашу узкую речушку, но ночевать, да еще и с женой – это же лопнуть можно, или сдуться в самый ответственный момент… Я не выдержал и спросил впрямую:
– Слав, а как Катюха согласилась на такое?
На лице моего друга появилось то выражение, которое появляется у человека, если ему наступить на старую мозоль, или напомнить о временах, когда он еще «пешком под стол» ходил. В общем, он помялся секунд пять и выдал:
– Да развелись мы с ней. Вот потому и переехал. Да ладно, насмотрелись уже, идем на кухню, новоселье справлять.
Была у меня тайная надежда, что уж кухню-то Савушкин привел в порядок первым делом, как новоиспеченный бобыль и человек, банально и беззаветно любящий пожрать. Черта с два, как говорится.
Кухня поглотила нас целиком и довольно зарычала холодильником «Розенлев», нашим ровесником. Из мебели был еще стол о трех ногах, весь заклеенный бойцами из «Мортал Комбат». Савушкин виновато пожал плечами.
– Мебель унаследована от хозяев, я все оставил там, у Катьки, – махнул он головой куда-то в сторону окна. – Тащи из комнаты стулья, а я нашустрю на стол.
Я пошел в зал за стульями, шлепая подошвами помидорных тапок. С балкона дуло, между зеленоватой дверью и стенкой был зазор в добрых два пальца. В уголку пристроился какой-то объемистый пакет – очевидно, холостяцкий гардероб. Стулья, очевидно из-за такого сквозняка, простужено жались к стенке, и жалобно скрипнули, когда я безжалостно прихватил их с собой. Они уже предвидели грядущие веса – мои девяносто и Славкины – сколько там щас – и, как подобает мебели, смирились. Предметы интерьера вообще по природе своей фаталисты.
На кухне-пустышке тем временем из ниоткуда появились четыре банки тушенки – говядина и свинина, желтые такие, высокие, банка индюшиного паштету, шпроты для любителей морепродуктов, два «кирпича» и столько же бутылок водки. Бутылки взопрели в ожидании и матово манили запотевшими талиями. Славка протянул мне белую одноразовую вилку и два пластмассовых стаканчика – один пустой, другой с томатным соком. Банка стояла тут же.
– Мамин сок, – ностальгически похвастал Савушкин. – Ну, ты помнишь.
Я помнил.
Зашелестел рвущийся акциз, хрустнула пробочка, забулькало. Выпили по первой – за жилплощадь, хозяин закромсал ножом крышки консервов, а я стал рвать хлеб на ломти, как мы когда-то делали в походах, когда у Вячеслава не было ни пузика, ни майки, ни квартиры в разрухе. Но уже тогда у него была Катя. А теперь уже не было.
Под закусь выпили по второй – «за встречу», по третьей – «за встречу», и по четвертой – «за оную же». Похоже, Славка был действительно рад возобновить нашу старинную дружбу, а, глядя на него, и я весь покрылся воспоминаниями, как мурашками в мороз.
Пятый и шестой стаканчики прошли не зря и слегка оживили общение.
– Ты понимаешь, у нас завсектором сняли, а мне предложили, да кто ж откажется, если прибавка опять же солидная, – мягким добрым голосом вещал Савушкин о своем карьерном росте. Он работал в каком-то химическом НИИ, гением, как он говорил, и после защиты кандидатской быстро выбился в завсектора. Теперь он ускоренным темпами творил докторскую, которая должна была «перевернуть основы» и быстренько обеспечить ему должность замдиректора или даже… На слове «даже» завсектором В. Савушкин многозначительно подмигнул и разлил остатки первой бутылки. От ледяной водки с тушенкой я перешел в стадию студенческой прямоты и сплеча рубанул, на правах однокашника и старого «фронтового товарища»:
– Вячка (это я так называл Вячеслава, еще с университетской скамьи), почему с Катькой развелся?
Мой друг некоторое время помолчал, отсутствующе глядя в окно. Было видно, что он задавал себе этот вопрос уже много-много раз, но так и не сумел сформулировать точного ответа. А может, он просто подбирал слова. Затем Слава потянулся ко второй бутылке, открутил пробку вместе с акцизом, налил нам по полной. Я поднял бровь, которая понимала, что быть мне сегодня к ночи «на ней». Товарищ утвердительно кивнул, мы осушили. Я послал вдогонку шпротину, он – кусочек свиньи. Поперхнулся и закашлялся.
– Достало, – наконец прожевал он вместе со свининой.
Начало было многообещающим, так что я подпер голову локтем. Зря – трехногое сооружение, по недоразумению названное столом, пошатнулось, и нечеловеческим броском Вячка подхватил правой рукой бутылку, левой – тушенку, принял на локоть шпроты и паштет – на грудь. Майка вздохнула и покорилась, расцветая новым гнилостным пятном.
Восстановив равновесие и спокойствие, Савушкин укоризненно покачал круглой ряхой, соорудил себе бутерброд с перетертой индюшатиной и беспрепятственно разлил еще. Я крякнул.
– Не, ну ты не представляешь, как люди меняются после свадьбы, – простонал наконец новосел. – Ты, небось, Ритке все таскаешь охапками веники по субботам?
Я кивнул, подтверждая, что завтра – тоже буду.
– Ну, хоть у кого-то все хорошо, – пробурчал он, и спросил еще: – Помнишь, в детстве был такой стих про Любочку, которую узнаете с трудом?
– Агния Барто, – уважительно кивнул я.
– Ну да, самый мой случай. Дома Катька превращалась в ножовку по дереву, а когда теща – не приведи Господь – навещала – то в пилу «Дружба». То да се, пятое, десятое, на дачу к маме съезди, вскопай, посей, пожни, ля-ля, такая хрень. Но больше всего она меня достала тем, что требовала купить сервиз, и притом обязательно на двенадцать персон. Представляешь, говорит, мол, необустроенно как-то живем, как временщики. Сервиз, Катька блажила, фарфоровый – это солидняк, а без него семье, молодой, тем паче, ну никак. Благосостояния не видно. А разве ж оно, благосостояние, в сервизе выражается, вот ты мне скажи?!
Я сказал. Он разлил. Мы сглотнули горечь воспоминаний.
– Короче, давила она меня этим сервизом время от времени, наскоками, заколебала до смерти, ну прямо всю душу вынула. Опять же, не мог я у нее ни носков чистых допроситься, ни картошечки с салом, – горестно вздохнул мой старый друг, ковыряясь одноразовым изделием в банке консервов. – Ну, в итоге я и брякнул, что хочу разводиться. Она даже не удивилась, будто того и ждала. Нашу четырехкомнатную на проспекте мы разменяли на две по две в самых разных районах. Я ей всю мебель оставил, какая была, посуду там, технику бытовую… Библиотеку свою на работу перевез, в кабинет. Вот, сейчас ремонтик замостырю, и начну фаршировать. А пока – он неопределенно взмахнул рукой с куском тушенки на вилке, очевидно, имея в виду жуткий канареечный матрац, – пока так.
– Да ладно, что мы все обо мне да обо мне! твои-то как? – перескочил с наболевшего Савушкин. Я рассказал о родителях, которые удалились в деревню для ведения натурального хозяйства, о Ритке, которая от домохозяйничества чрезвычайно похорошела, и даже о гадине-соседке, которая включает фен на ночь в надежде на утренний начес. Разумеется, упомянул, что выглядит она все равно паршивей смертного греха. Так и бутылка закончилась, и тут Славка мне говорит:
– Погоди, в холодильнике есть еще, а мы с тобой пока эту чайком переложим.
Он нажимает кнопку на маленьком электрочайничке, стоящем на затрепанном подоконнике, и уходит в комнату. Возвращается с пакетом, который я приметил еще во времена моего славного похода за стульями. Разворачивает и достает – вы не поверите – чудесный фарфоровый сервиз – на – двенадцать – персон.
– Первое, что купил в квартиру! – гордо говорит он. – А то как-то несолидно выходит.